На фото: Во времена СССР были спортивные cекции, где детей массово приобщали к физической культуре. Были популярны волейбол, футбол, бокс и спортивная гимнастика. || Фото из соцсетей

Гурам Лалиашвили и другие мебельщики выстругали деревянный сказочный городок. Автор считает его настоящим произведением искусства. || Фото из архива автора

Продолжаем публикацию воспоминаний о жизни актюбинцев в 1970-80 годах. Судя по отзывам читателей, они оказались интересны актюбинцам. Редакция рекомендует эту публикацию тем, кто помнит ещё советский Актюбинск, кто ходил в то время в наши кинотеатры, клубы и кружки. Быть может, вы узнаете этих людей, вспомните эти места, почувствуете эти запахи и на время вернётесь в детство или юность. Начало было опубликовано в «Диапазоне» №25 от 22 июня 2017 года.

Из просторного фойе перед спортзалом можно было попасть в боксерско-борцовский зал, где пахло спортивным потом, искусственной кожей и борцовскими матами; другая дверь вела в сам большой спортивный зал, откуда попахивало сыростью (так как на входе была раздевалка и душ со ржавыми трубами и облупленными стенами) и деревом. Пол в зале тогда был дощатый, по торцевым стенам шли перила «шведских стенок», а вдоль длинных стен стояли спортивные скамейки. Одно время даже в углу стояло гимнастическое бревно. А еще в зале пахло успехом, изнурительным трудом и радостью. Впоследствии тут мы играли и в футбол, и в волейбол, и в баскетбол, и в настольный теннис. Еще одна дверь была входом в общественный туалет и была дверь, которая вела в кабинеты, где располагались служащие ДСО (добровольное спортивное общество) «Локомотив», которым тогда руководил мой отец – Абубакиров Нариман Мухамеджанович. Кабинет председателя ДСО был на втором этаже, а кабинет сотрудников и небольшая комната-склад в полуподвальном помещении. Обстановка в кабинете отца была очень лаконичная. Стол, несколько стульев, диван и пара полок с наградными кубками воспитанников клуба. На столе стояли письменный прибор, дисковый телефон, рядом с ним полная пепельница и возле нее неизменная пачка сигарет «Лал». На одной из полок, в глубине, чтобы не резать глаз партактиву, прислонился портрет Сталина. По стенам висели вымпелы, какие-то транспарантики, посвященные здоровому образу жизни, и различные спортивные плакаты. Как ни казалось мне в детстве, что противоречие неразрешимо, но факт оставался фактом – все сотрудники ДСО курили. И потому кабинет отца обильно был наполнен табачным дымом. Мое сопливое присутствие, как правило, никого не останавливало и курили там «от души». Соответственно, запах здесь не отличался обилием ароматических углеводородов. Но там пахло отцом. Прижимаясь к которому, я слышал запах одеколона, чистой рубашки и отцовского пота. Вкупе с табаком и небольшим перегаром (после вчерашнего) этот запах до сих пор стоит в моем носу. Внизу, где сидели дяди и тетя-секретарь, которая смолила наравне со спортсменами-мужчинами, обстановка была почти такая же. Разве что кабинет был менее освещен, так как узкие продолговатые окошки под потолком напоминали тюремные. И решетка на них тоже была!

Но больше всего в этом квадрате меня манила заветная комната со спорт­инвентарем. О! Это была мечта каждого пацаненка. Чего там только ни было: и футбольные мячи со шнуровкой, и баскетбольные мячи, и теннисные мохнатые, и теннисные целлулоидные; там были ракетки для обоих теннисов, гимнастические обручи, скакалки, футбольные бутсы, беговые шиповки легкоатлетов, щитки для защиты ног футболистов, гетры, футболки, спортивные гранаты, клюшки для хоккея с мячом и плетеные красные мячики к ним. Всего и не перечислишь. Там даже было несколько спортивных велосипедов, но к тому времени я еще и до «Школьника» не дорос. По известным причинам меня туда пускали крайне редко, так как я вымогал все, что только можно было выпросить. Надо, не надо, а дай ребенку для спортивного развития. Единственное, чего там не было, – это экипировки для хоккея с шайбой, ни коньков с высоким задником, ни клюшек, ни шлемов, ни амуниции, ни формы. Шайбы были, но и только! Коньки были, но «дутыши». Новенькие, они стояли в открытую, прижавшись друг к дружке. На лезвия, прямо на густую смазку была приклеена желтая плотная бумага. Это были довольно неудобные коньки, так как низкие борта ботинка не фиксировали голеностоп. Но я потом исхитрился вставлять в ботинок сзади, к пятке, половинку журнальчика «Человек и закон» и, обмотав всю эту конструкцию вокруг голени длинными шнурками, гордо катался. На этом складе, куда не проникал табачный дым, пахло чистой кожей, свежей пластмассой, новенькими «хэбэшными» вещами, промышленной желтовато-серой бумагой, машинным маслом, деревом и моим самым любимым запахом спортивного детства – черной изолентой на тканевой основе! Все натуральное, никакой химии, все для здоровья совет­ского человека!

В фойе была еще одна высокая двустворчатая дверь, которая всегда была открыта, она вела на большую лестницу с массивными гладкими округлыми перилами. По этим перилам, при определенной сноровке и при отсутствии свидетелей, можно было неплохо съехать, но так как и навернуться с них можно было не менее удачно, то я как-то не решался погибнуть в самом расцвете лет. Ну, а когда перила обили бархатом, то самоубийственная идея отпала сама собой.

Эта массивная лестница вела на второй этаж, где в волшебной тишине притаилась библиотека. Вот ведь где была загадочная атмосфера. Уже на входе в коридор я попадал в облако тишины, покоя и гармонии. Там, в глубине, через раскрытые двери виднелись множественные цветы в горшочках, кастрюльках и тазиках. Немного сбоку поперек стояла деревянная стойка, за которой сидела старушка-библиотекарь а за ней ряды и ряды книжных шкафов, стеллажей и полок. Я, крадучись, тихонько заходил внутрь и чтобы никому не мешать, усаживался на стульчик у просторного окна. Там всегда было много света, а в полуденный час все там было просто залито солнцем.

Бесшумно, словно на цыпочках, передвигались какие-то неземные люди в очках и без таковых, что-то снимали со шкафов, листали и аккуратно возвращали на место. Слышался шорох книжных листов, своеобразный мягкий скрип пальцев о страничную текстуру, шепот и приглушенные звуки разговоров посетителей с персоналом. Это был храм! И отношение к нему всех присутствующих было соответственным. Здесь не нужно было делать замечания шаловливым детям. Попадая в объятия этого места, любой ребенок автоматически, на уровне интуиции понимал и принимал тамошние условия поведения. Рядом с книгохранилищем был вход в читальный зал, где сидели умные дяди и тети и что-то прочитывали, пролистывали, записывали и снова читали. В том возрасте мне в «читалке» всегда хотелось спать. Иногда в этом светлом и уютном читальном зале отодвигали (или выносили) столы, расставляли рядами стулья и устраивали вечера поэзии или тематические утренники как для детей, так и для взрослых.

Как описать, чем пахнет книга? Какими словами передать трепет и почтение? Чем пахнет молочно-белая страница, у которой нижний наружный край всегда немного желтоват от частого перелистывания? Как по-разному пахнет плотная картонная обложка «Войны и мира» или мягкая обложка «Тома Сойера». А как пахли новенькие школьные учебники со слипшимися страницами! Голова шла кругом. В этом средоточии ума, таланта, мудрости и любви все было пронизано запахом вечности.

Когда я стал постарше и вошел в пору полового созревания, мы с друзьями- шалопаями рассматривали в этом читальном зале медицинские анатомические атласы в разделе «внутреннее строение женщины». Подрывник-тестостерон делал свое огненное дело и, прикрывая рты, мы по-идиотски хохотали над обычной теперь физиологией, но старались никому не мешать и сохранять остатки приличия. Слово «выведут» останавливало лучше любых 15 суток. Культура была. Хоть и «совковая», как ныне принято говорить, но культура. Была!

Моей первой многостраничной книгой был сборник узбекских сказок «День падающих с неба блинов». Я очень любил мамины блины и решил уточнить: это где ж они с неба-то падают? Библиотекарша, передавая мне эту книжку, внимательно глядя через приспущенные очки, сказала нетленную фразу:

– Мальчик, вот тебе закладка. Не загибай, пожалуйста, страницы на углах: во-первых, портится книга, во-вторых, это дурной тон.

Я запомнил.

Нагулявшись по этажам, я спускался в холл и через одну хитрую дверку в углу выходил на задний двор ДКЖ, где предо мной открывалась уже совсем другая картина. Сам по себе дом культуры не хотел и не мог существовать. Как многовековой дворцовый комплекс он обладал всеми соответствующими атрибутами высокой культуры: вокруг него раскинулся парк, перед ним стояла статуя, а водный каскад с фонтанами успешно заменил бассейн «Дельфин». Деревья, вода, статуя – ну чем не резиденция Габсбургов? Правда, статуя не Евгения Савойского, со шпагой, на коне, но не менее известного исторического деятеля – В.И. Ульянова (Ленина)

Когда деревья были большими, этот парк казался мне огромным. Он был очень густым, тенистым и уютным. Его поливали, подрезали, подкрашивали, мыли и чистили – о нем заботились. По нему гуляли с детишками, в нем сидели с книжками, бегали, прыгали, катались, смеялись, пели, танцевали, целовались и радовались. И выпивали, и дрались – из песни слов не выкинешь.

Помню коричнево-бордовые качели «лодки», столики для игры в настольный теннис, раскрашенный асфальт под шахматные доски и здоровенные деревянные фигуры, помню пугающий остов гигантской парашютной вышки за «Дельфином». Позднее старший брат моего друга и одноклассника Мишки Лалиашвили – Гурам – вместе с другими «мебельщиками» добровольно-принудительно выстругали на ее месте деревянный сказочный детский городок «Зодчий». Я лично считал его произведением искусства и до сих пор почитаю памятником деревянного зодчества.

« По парку всегда разносились сочетания различных запахов и ароматов. Летним полднем там пахло разогретым асфальтом и древесной корой, листвой, травой и цветами; возле клубного ларька пахло мороженым, сладкой ватой, леденцами-петушками, разливным пивом и квасом; возле кафе «Летнее» пахло шашлыком, мантами и беляшами, а так как в кафе подавали «Жигулевское», то за самим кафе пахло соответственно иначе.

В этом парке проходили различные праздничные и будничные мероприятия, уроки физкультуры и соревнования.

Вечерком парк освещался, скажем так, не очень. И разнообразные группки людей или их парные сочетания всегда находили в нем свое укромное место. Никто не дрался из-за места на скамейке, не приставал к обнимающимся-целующимся, не обижал подростков и не хамил взрослым. Мусорили, правда, но не так, как сейчас. В урны попадали. А если кого и били, то только пришлых и близких по возрасту. Пацаны!

Вот такой у нас был дом культуры железнодорожников, такой был железнодорожный парк, такая была жизнь. Кто-то уже ушел за черту бытия, кто-то уехал из города, а кто-то уехал и из страны. Поменялась жизнь, поменялись и отношения. Где-то написано, что время не течет – оно стоит на месте, а меняется лишь наше сознание относительно бытия. Сохранив в своем сознании те принципы, которые были заложены в этом шикарном здании, я стараюсь оставить внутри себя ту целостность и те незыблемые принципы, которые отличают интернационалиста от нациста, пацифиста от фашиста, честного человека от подлеца-предателя, да и вообще, человека от зверя. И пусть у меня не будет ничего, а будет только это сознание, я услышу внутри себя, как пахнут Свобода и Гармония!

11 сентября 2016г. Алма-Ата